Повести и рассказы » Из камеры c 24

Я рассказал эту свою историю, когда меня схватили, но никто меня и слушать не хотел. Потом опять судьям докладывал все, как было, ни одного слова от себя не прибавил. Говорил по правде, вот как перед Богом, все по порядку, что леди Маннеринг мне сказывала и что делала и что я ей сказывал и что делал, все как есть доподлинно. А что из этого вышло? «Преступник в свое оправдание рассказал вздорную и сбивчивую историю, которая сама себе противоречит в частностях и совершенно не подтверждается установленными на суде обстоятельствами дела». Так прописала обо мне одна лондонская газета, а другие и совсем об этом не написали, словно я на суде ничего и не говорил. А я своими глазами видел убитого лорда Маннеринга, и в смерти его я так же неповинен, как любой из присяжных, что меня судили.

Так вот, господин инспектор, вы опрашиваете претензии арестантов. Теперь, значит, все дело от вас зависит. Вся моя просьба, чтобы вы прочли это, только прочли бы, а потом чтобы навели кое-где справочки об этой самой леди Маннеринг: ту же ли самую фамилию она и теперь носит, как три года назад, когда я на свою погибель ее повстречал. Можно это как-нибудь стороной разузнать или чрез чиновника какого-нибудь надежного. И наверное скоро вы кое-что услышите такое, что мою историю за пустые слова считать не будете. А подумайте, какая для вас честь и слава будет, когда все газеты писать начнут, что вашим усердием и вашим умением исправлена ужасная судебная ошибка. Это будет вашей наградой, сударь, потому что я человек бедный и от себя ничего предложить не могу. Ну, а если вы этого не сделаете, то пусть вам никогда в постели спокойно не лежится. Пусть ни одной ночи не пройдет, когда бы вам не вспомнилось, что по вашей вине гниет в тюрьме человек; гниет потому, что вы не сделали своего дела, за которое жалованье получаете. Но вы, сударь, уважите мою просьбу; я знаю это. Наведите только одну-другую справочку, и вы скоро узнаете, как ветер дует. Вспомните также, что вся выгода от преступления была только для нее одной: после него из несчастной жены стала она богатой вдовой. Конец нитки у вас в руках; идите по ней и только смотрите, куда она вас поведет.

Заметьте, сударь: насчет грабежа я ничего не говорю. Что я заслужил, то заслужил; зато до сих пор и терпел, не жалуясь. Грабеж был, что уж говорить, и за него я три года отсидел, как по закону полагается. На суде было указано, что мои руки и раньше поработали раз на Мертонской дороге и что я уж год отсиживал, а потому и дело мое без особого внимания разбирали. Кто раз попался, того уж после всегда кое-как судят. В грабеже сознаюсь; но когда пошло насчет убийства, - ведь всякий другой судья, кроме г. Джемса, послал бы меня на виселицу, - тогда я говорю, что я тут ни при чем и в убийстве не виновен. Теперь я начну с той ночи 13 сентября 1894 года и доложу вам в точности, как все случилось; и пусть Бог меня поразит, если я хотя на вершок отступлю от истинной правды.

Летом был я в Бристоле, искал там работы и узнал, что можно найти дело в Портсмуте (я ведь был хорошим слесарем). Вот и пошел я туда пешком через южную Англию, занимаясь по дороге разной работишкой, какая попадалась. Всячески я старался избегать глухих мест по пути, потому что уж раньше отсидел год в Экзетерской тюрьме. Только уж очень трудно доставать работу, когда против твоего имени есть черная отметка. Только и удавалось кое-как перебиваться, лишь бы душа с телом не рассталась. Наконец, проработав десять дней на рубке дров да на разбивке щебня (а жалованье такое, чтобы только-только с голоду не сдохнуть), оказался я возле Солсбери с двумя шиллингами в кармане; а от сапогов и от терпенья моего совсем уже ничего не оставалось. Есть там по дороге кабачок, прозывается «Добрая Воля»; тут я и остановился на ночь. Сидел я один в распивочной, - а уж было время закрывать торговлю, только приходит хозяин, - Алленом его звали, - сел возле меня и пошел болтать про всю округу. Поговорить он любил, да чтобы его еще и слушали; поставил он мне кружку пива. Я сидел, курил да слушал. И не очень-то меня интересовали его разговоры, пока не начал он рассказывать (точно вот черт его надоумил!) о богатстве поместью Маннеринг. «Это вы насчет большого дома перед деревней направо? - спросил я. - Того, что стоит в парке?» - «Вот-вот! - ответил он, - я именно так и говорю, чтобы вы знали, что я говорю правду и ничего не скрываю. Длинный белый дом с колоннами, возле Бландфордской дороги».

Я видел дом, проходя мимо, и мне даже пришло в голову, что в него очень легко пробраться чрез окна подвального этажа и чрез стеклянные двери. Эту мысль я прогнал от себя; а вот теперь кабатчик снова напомнил о ней своими рассказами о богатствах поместья. Я слушал, ничего не отвечая. А рассказ все вертелся на том же.

«В молодости он был бедняком, так можете себе представить, каков он теперь. Ну, из своих денег он сумел сделать кое-что хорошее».

«Что же он мог сделать хорошего, если он их не тратит? « - спросил я.

«Деньги ему купили самую красивую жену во всей Англии. Вот вам и вышло хорошее. Только она думала, что будет их мотать, а дело-то повернулось совсем иначе».

«Кто она была раньше?» - спросил я для того, чтобы просто что-нибудь сказать.

«Раньше она была как есть ничто, пока старый лорд не сделал ее своею леди. Приехала она из Лондона, и говорили, что раньше была там в каком-то театре, только подлинно-то никто этого не знает. Старый лорд целый год был в отъезде, а когда вернулся, так с ним приехала и молодая жена. С тех пор она тут и живет. Стефан, старый дворецкий, рассказывал, что в доме-то она первое время была словно огонек. Но от грубости мужа, от постоянного одиночества, - он терпеть не может никаких гостей, - да от его язвительности - язык-то у него словно у шершня жало, - вся жизнь из нее теперь ушла; стала она бледная да молчаливая; бродит бедняга по парку одна-одинешенька. Говорят тоже, что она другого любила и только на богатство польстилась; а теперь вот и сокрушается, что возлюбленного она потеряла да и богатства не приобрела».

Вы представляете себе, как мало было для меня интересно слушать про ссоры лорда со своею леди. Какое мне было дело, если она ненавидела звук его голоса, а он, чтобы досадить ей, обвинял ее во всяких низостях и говорил с ней так, как не стал бы говорить и со своими слугами. Хозяин все это мне рассказал да много еще и другого такого же, о чем я теперь уж не помню; не мое это было дело. А вот о чем я хотел услыхать, так это где и как лорд Маннеринг держит свои деньги. Акции да текущие счета - ведь это только одна бумага, с которой больше беды, чем пользы. Вот золото да камни драгоценные - из-за этих можно пойти на риск. И, словно отвечая на мои тайные мысли, хозяин начал рассказывать, что у Маннеринга есть целое собрание золотых медалей, самое дорогое на всем свете, и что если бы все эти медали в мешок положить, так самый сильный во всей округе человек не смог бы их поднять. Тут позвала его жена, и оба мы пошли спать.

Не в оправдание себе, сударь, скажу, а для того только, чтобы вы заметили, как жестоко для меня было искушение. Полагаю, что редкий бы на моем месте против него устоял. Лежал на кровати человек без всякой надежды, без работы и с одним последним шиллингом в кармане. Пытался он быть честным, но честные люди поворачивались к нему спиною. Упрекали его в воровстве и сами же толкали его на воровство. Сбит человек с ног потоком, несет его водою, и не выплыть ему оттуда.

А тут этакий случай: большущий дом; окон в нем сколько хочешь, - в любое полезай; золотые медали, которые так легко переплавить. Это все равно, что положить перед голодным булку и надеяться, что он ее не съест.

Наконец, я поднялся, сел на край постели и дал клятву, что сегодня же буду богатым и навсегда оставлю преступления, или сегодня же снова попаду в кандалы.