Глава XXV
Как французский король держал совет в Мопертюи
Утро в воскресенье девятнадцатого сентября года Господня одна тысяча триста пятьдесят шестого выдалось холодное и ясное. Туман окутал болотистую долину Мюиссон и оба лагеря - у изголодавшихся англичан зуб на зуб не попадал от озноба, но восходящее солнце мало-помалу рассеяло промозглую мглу. В красном шелковом шатре короля - том самом, который накануне разглядывали Чандос с Найджелом, епископ Шалонский служил торжественную мессу, молясь за тех, кого ждала гибель, и ничуть не подозревая, что его последний час совсем близок. Затем, когда король и его четыре юных сына причастились, аналой был вынесен, и во всю длину шатра поставили стол, покрытый красной скатертью, за которым король Иоанн собрал своих советников, дабы обсудить, как ему лучше действовать. Шелковый свод над головой, великолепные аррасские гобелены по стенкам, пышные восточные ковры под ногами - даже во дворце у него не нашлось бы более роскошного покоя.
Король Иоанн, восседавший под балдахином на возвышении во главе стола, царствовал шесть лет, вступив на престол, когда ему было тридцать. Невысокий, кряжистый, с румяным лицом, могучей грудью и темными добрыми глазами, держался он весьма величаво. И без лазоревого плаща, расшитого серебряными лилиями, в нем сразу можно было бы узнать монарха. Хотя царствовал он еще недолго, но уже славился по всей Европе, как добрый король и бесстрашный воин - достойный глава рыцарственной нации. Рядом с ним, положив руку ему на плечо, стоял его старший сын, герцог Нормандский, еще почти мальчик, и Иоанн часто оборачивался, чтобы приласкать его. Справа на том же возвышении сидел младший брат короля герцог Орлеанский, бледный, с грубыми чертами лица, томными манерами и надменным взглядом. Кресло слева занимал герцог Бурбонский, печальный, рассеянный, с той тихой грустью в глазах и движениях, которая часто сопровождает предчувствие близкой смерти. Все они были в доспехах, только шлемы лежали на столе перед ними.
Ниже за длинным красным столом расположились самые знаменитые воины Европы. У конца, ближнего к королю, сидел ветеран герцог Афинский, сын изгнанного отца, а в то время - коннетабль[44] Франции. По одну его руку краснолицый холеричный сеньор Клермон щеголял в том же сюрко с голубой Богоматерью, которая накануне стала причиной его ссоры с Чандосом, а по другую расположился седовласый воин с благородным лицом - Арнольд д'Андреган, как и Клермон, носивший звание маршала Франции. Далее сидел сеньор Жак де Бурбон, отважный боец, много лет спустя погибший в битве с Белым отрядом при Брине, а рядом с ним - небольшая компания знатных немцев, в том числе граф Зальцбургский и граф Нассауский, приведшие на помощь французскому королю внушительные силы наемников. Их шлемы со щитком для носа вместо забрала и пластинчатые доспехи сразу говорили опытному глазу, что они прибыли с того берета Рейна. Напротив восседали гордые и воинственные сеньоры Шатильон, Нель, де Данда, Фьен, де Божо, а также неукротимый странствующий рыцарь де Шарньи, тот самый, что пытался захватить Кале, и Эстас де Рибомон, который тогда же получил из рук Эдуарда Английского награду за доблесть.
Вот к этим военачальникам король и обратился теперь за советом.
- Вы уже слышали, друзья мои, - начал он, - что принц Уэльский не дал ответа на условия, которые мы послали ему с его преосвященством кардиналом Перигорским. Иначе и быть не могло: хотя я и подчинился призыву святой Церкви, по ни минуты не верил, что столь достойнейший принц откажется встретиться с нами на поле брани. И думается мне, нам следует напасть на них без промедления, не то крест кардинала вновь может преградить нам путь к нашим врагам.
Раздался общий одобрительный ропот, к которому присоединились даже стражи, охранявшие вход. Когда наступила тишина, со своего кресла рядом с королем встал герцог Орлеанский.
- Государь, - сказал он, - иных слов мы не хотели бы услышать от тебя, и, по мне, кардинал Перигорский пытался оказать Франции дурную услугу: для чего нам выторговывать часть, когда достаточно протянуть руку, чтобы взять все? К чему слова? На коней, и никакой пощады горстке мародеров, опустошивших твои прекрасные владения. Если хоть один из них ускользнет от смерти или плена, вина будет наша!
- Клянусь святым Денисом, брат мой, - с улыбкой сказал король, - если бы слова разили, как мечи, ты сразил бы их всех еще в Шартре! Война тебе внове, но, будь у тебя за спиной одна-две проигранных битвы, ты знал бы, что следует все обдумать и подготовить заранее, иначе дело может кончиться худо. В дни нашего отца мы, как ты советуешь, вскакивали на коней и мчались на англичан под Креси и в других сражениях, только славы это нам не принесло, и ныне мы умудрены опытом. Что скажешь ты, сеньор де Рибомон? Ты объехал их позиции и поглядел, как они держатся. Поскакал бы ты на них, как желает мой брат, или же посоветуешь что-нибудь другое?
Де Рибомон, высокий темноглазый красавец, ответил не сразу.
- Государь, - сказал он наконец, - я проехал вдоль их фронта и по флангам вместе с мессиром Ланда и мессиром де Боже, и они подтвердят мои слова. Думается мне, государь, что англичане, хоть число их невелико, заняли среди этих изгородей и виноградников сильную позицию и нападать на них не следует. У них нет провианта, и они вынуждены будут ее покинуть, а тогда ты сможешь последовать за ними и дать им бой в более выгодных условиях.
Присутствующие разразились негодующими криками, а маршал Клермон, побагровев, вскочил на ноги.
- Эстас, Эстас! - прогремел он. - Я помню время, когда сердце твое горело мужеством, а отвага не знала преград, но, с тех пор как король Эдуард надел на тебя вот этот жемчужный обруч, ты все время уклоняешься от встречи с англичанами!
- Мессир Клермон, - сурово произнес де Рибомон, - не мне затевать ссору на королевском совете в виду врага, но в другое время мы еще вернемся к твоим словам. Пока же король соблаговолил спросить у меня совета, и я сказал то, что считаю наилучшим.
- Для твоей чести, мессир Эстас, было бы лучше, если бы ты промолчал, - вмешался герцог Орлеанский. - Неужто мы дадим им проскользнуть у себя между пальцев, когда они тут перед нами, нас же вчетверо больше? Не знаю, куда мы отправимся потом, но вот в Париж нам вернуться будет стыдно и стыдно взглянуть в глаза нашим дамам.
- Эстас, ты поступил хорошо, прямодушно открыв свои мысли, молвил король, - но я уже сказал, что битву мы начнем до истечения утра, и времени для долгих обсуждений у нас нет. И все же мне хотелось бы узнать, как, по-твоему, будет вернее и лучше напасть на них?
- Я отвечу, государь, насколько это в моих силах. Справа у них речка и болото вдоль нее, а слева дремучий лес. Значит, напасть мы можем только на их центр. Перед их позицией - густая изгородь, а за ней я различил зеленые куртки их лучников. Их столько, сколько камышей на берегу. Лишь в одном месте изгородь разделена дорогой, но рядом по ней могут ехать только четверо всадников. Значит, для того чтобы оттеснить их, мы должны преодолеть живую изгородь, а я твердо знаю, что лошади не пойдут напролом, когда на них с той ее стороны обрушатся тучи стрел. Посему мой совет: биться пешими, как англичане при Креси, ибо наши кони могут оказаться нам помехой.
То же подумал и я, государь, - добавил многоопытный маршал Арнольд д'Андреган. - При Креси храбрейшие поворачивали спину врагу, ибо как сладить с конем, обезумевшим от боли и страха? Если мы будем наступать, спешившись, то сами будем властвовать над собой, и весь позор будет нашим.
- Совет мудрый, - заметил герцог Афинский, повернув к королю умное морщинистое лицо, - но я хотел бы добавить к нему еще одно. Сила их заключается в лучниках, и если нам удастся привести их в замешательство, пусть на самый краткий срок, мы прорвемся сквозь изгородь. Иначе они примутся стрелять так быстро, что уложат многих из нас прежде, чем мы достигнем ее. Нам ли не знать, что с близкого расстояния их стрелы пробивают любую броню.
- Твои слова, благородный герцог, и уместны и мудры, - сказал король. - Но, прошу, объясни, как ты думаешь привести их в замешательство?
- Я выбрал бы триста всадников, государь, самых лучших и быстрых в нашем войске, и послал бы их по узкой дороге, чтобы, миновав изгородь, они повернули на лучников справа и слева от нее. Возможно, потери среди них будут велики, но что такое триста для столь большого войска, если они откроют путь остальным?
- Я хотел бы сказать свое слово, государь! - воскликнул немец, граф Нассауский. - Я и мои товарищи при были предложить тебе нашу помощь, но мы требуем права сражаться на свой манер и сочтем бесчестием спешиться из-за страха перед английскими стрелками. Посему, с твоего соизволения, мы поскачем первыми, как советует герцог. Афинский, и откроем путь для вас всех.
- Такого допустить нельзя! - сердито вскричал сеньор Клермон. - Как так? Французы не сумеют очистить путь для войска короля Франции! Послушать тебя, благородный граф, так ваше мужество выше нашего! Но клянусь Богоматерью Рокамадурской, еще до вечера ты убедишься, что это не так! Триста всадников поведу я, ибо это мое право, как маршала Франции, а дело обещает быть славным. |
[1]