Рувим засмеялся и сказал:
- Отчего это, Михей, не догадаются сделать тебя путешествующим рыцарем? Тогда твоя судьба переменится. Тогда твою кожу станут колотить и твоя кожа окажется выдубленной.
- У тебя, Рувим, всегда тело было короткое, а язык длинный, - воскликнул трактирщик, а затем, обращаясь ко мне, продолжал: - Но говоря по правде, Михей, я вовсе не шучу, говоря, что вы губите свою молодость живя здесь, в деревне. Жизнь у вас теперь самая настоящая, кровь играет в жилах. Вы пожалеете об этом времени, когда состаритесь, когда вам придется пить противные, безвкусные подонки дряхлости.
- Теперь уже заговорил пивовар, - произнес Рувим, - но, если хочешь знать, Михей, отец прав, несмотря на то что он выражает свои мысли пиво-медоваренным слогом.
- Я подумаю о ваших словах, - сказал я и, простившись с отцом и сыном, снова вышел на улицу.
Когда я проходил мимо дома Захария Пальмера, старик сидел у порога и прилаживал какую-то дощечку. Он поглядел на меня и поздоровался.
- У меня есть для вас книга, мой мальчик, - сказал он.
- Но я еще не окончил «Комуса», - ответил я, читавший в это время данную мне Пальмером поэму Мильтона. - А что, дядя, это какая-нибудь новая книга?
- Книга эта написана ученым Локком и говорит о государстве и об искусстве управления государством. Книга небольшая, но мудрости в ней так много, что если положить ее на чашу весов, то она может перетянуть целую библиотеку. Теперь я сам читаю эту книгу, но завтра или послезавтра я ее окончу и отдам вам. Хороший человек мистер Локк! Вот и теперь он живет скитальцем и изгнанником в Голландии. Он предпочел изгнание, а не захотел преклонить колен перед тем, что осуждала его совесть.
- Правда ли, что среди изгнанников много хороших людей? - спросил я.
- О, все это цвет нашей страны, - ответил старик, - плохо государству, которое прогоняет благороднейших и честнейших граждан. Можно опасаться, что наступают дни, когда каждому придется выбирать между верой и свободой. Я уже стар, мой мальчик Михей, но думаю, что мне еще до смерти придется быть свидетелем диковинных событий в этом некогда протестантском государстве.
- Но если бы изгнанники взяли верх, - возразил я, - они бы возвели на престол Монмауза, а он не имеет никакого права на корону.
- Ну, это не так, - произнес Захария, кладя наземь рубанок, - именем Монмауза изгнанники воспользовались только для того, чтобы придать силу своему предприятию.
Им нужен популярный вождь - вот в чем дело. Если Иаков будет низвергнут, сейчас же будет созван парламент, который и изберет ему преемника. Все это так понимают. Если бы дело обстояло иначе, Монмауза бы не поддерживали многие из тех, которые его поддерживают.
- Слушайте, дядюшка, - сказал я, - я хочу быть с вами откровенным, а вы ответьте мне искренне, что вы думаете. Скажите, должен ли я стать в рядах войск Монмауза, если он поднимет знамя восстания?
Плотник погладил свою белую голову и некоторое время подумал.
- Щекотливый это вопрос, - ответил он наконец, - но, кажется, на него можно дать только один ответ такому человеку, как вы. Ведь вы - сын вашего отца. Конец царствования Иакова должен быть положен как можно скорее; только в том случае и можно рассчитывать на сохранение старой веры. Если же теперешнее положение дел продлится, то зло укоренится. Тогда даже низвержение тирана не истребит злого семени папизма, засевшего на английскую почву. Я утверждаю поэтому следующее: если сделают попытку свергнуть тирана, то все сторонники свободы совести должны к ним присоединиться. Вы, мой сын, гордость нашего села, и самое лучшее, что вы можете сделать, так это посвятить свою силу и мужество делу освобождения страны от невыносимого ига. Я вам даю опасный и злой совет. Исполнив этот совет, вы, может быть, должны будете кончить исповедью у священника и кровавой смертью, но, жив мой Бог, тот же самый совет я дал бы и родному сыну!
Такие слова сказал мне старый плотник. Голос его дрожал от волнения. Наконец он умолк и снова стал работать над сво.ей дощечкой, и я, поблагодарив его за совет, двинулся далее, размышляя над сказанными мне словами. Долго мне думать не пришлось, однако, ибо мои размышления были прерваны хриплым окриком Соломона Спрента.
- Гой! Эгой! - заревел он во весь дух, несмотря на то что я находился от него всего в нескольких шагах. - Неужто вы минуете мой дом с поднятым якорем? Бросайте якорь, убирайте паруса, говорю я вам, убирайте паруса!
- Здравствуйте, капитан, я вас не заметил, - ответил я, - я шел задумавшись.
- Видел-видел, - ответил старый моряк, пролезая через щель в заборе своего садика на улицу, - вы шли по течению с закрытыми бойницами, не глядя на встречные суда. Клянусь головой негра, парень, что не надо в наши времена брезговать приятелями. Друзей на улице не поднимешь.
Встречая друга, неукоснительно выбрасывай приветственный флаг. Я осердился, право; будь у меня скобка, я бы дал выстрел по вашей носовой части.
Ветеран был, по-видимому, раздражен, и- я нашел нужным еще раз извиниться.
- Не сердитесь, капитан, я задумался и не видал вас.
- Мне и самому приходится сегодня крепко думать, - ответил он более мягким голосом. - Что вы, например, скажете о моей оснастке?
И он начал медленно поворачиваться передо мной, жмурясь от солнца; тут я впервые заметил, что Соломон Спрент одет сегодня с необыкновенной тщательностью. На нем был одет голубой камзол из тонкого сукна, по которому шло восемь рядов пуговиц. Панталоны были сделаны из той же материи, причем «на коленях красовались большие банты из лент. Жилет-был из светло-голубой материи и отделан маленькими серебряными якорями и обшит широким кружевом. Сапоги были так широки, что казалось, будто Соломон поставил свои ноги в ведра. На желтой портупее, надетой через правое плечо, висел кортик.
- Судно заново покрашено, - сказал мне старый моряк, подмигивая. - Каррамба! Кораблик-то хоть и стар, а воды до сих пор не пропускает. Что вы скажете, если я брошу свой канат на небольшую шхуну и возьму эту шхуну на буксир?
- Шкуру!? - воскликнул я, не расслышав.
- Шкуру? За кого вы меня принимаете? Уличных шкур никогда недолюбливал. Она - хорошая девка, эдакое славное, водонепроницаемое суденышко, и вот теперь я полагаю отвести это суденышко в гавань.
- Давно я не слыхал таких приятных вестей, - воскликнул я, - я даже не знал, что вы уже помолвлены. Когда же день свадьбы?
- Тише-тише, дружок, идите медленно и держитесь своей линии. Вы вышли из фарватера и попали в мелкую воду. Я вам не говорил, что я уже помолвлен.
- Что же вы хотели сказать в таком случае? - спросил я.
- А то, что я поднял якорь, распустил паруса и готовлюсь направиться к ней полным ходом сделать предложение. Видите ли... |
