- Нам до ваших адмиралов дела нет, - ответил дежурный солдат, -- в эти часы к арестантам посторонних не допускают. Уноси, старик, свои потроха отсюда, а то так угощу тебя алебардой по шее, что сам не рад будешь.
- Ах ты, береговая птица, да тебя еще на свете не было, когда я наносил удары и получал их, - закричал Соломон Спрент, - мы, брат, с де Рюйтером сцеплялись нос в нос в то время, как ты соску сосал. Ты думаешь, что я старый. Нет, брат, я еще держусь на воде и могу постоять против любого пиратского судна, как бы оно раскрашено ни было. Я не погляжу на то, что у тебя на корме королевский герб вырезан. Прямо изо всех боковых пушек залп дам, и тогда пиши пропало. Да я и еще лучше поступлю: дам задний ход, возьму на абордаж майора Огильви и сигнализирую ему о том, как вы меня приняли. Тогда, брат, берегись, корма у тебя станет еще краснее, чем мундир.
- Майор Огильви! - воскликнул сержант более почтительным тоном. - Вот если бы вы сразу сказали, что у вас есть разрешение от майора Огильви, это было бы совсем другое дело. А вы тут стоите и болтаете о каких-то адмиралах да попах. Вы говорите по-иностранному, а я по-иностранному не обучен.
- Ну и срам вашим родителям за то, что они не могли выучить как следует хорошему английскому языку, - проворчал старый Соломон, - по правде, приятель, меня даже удивляет то, что нам, морякам, приходится учить вас, береговых крыс, английскому языку. Плавал я, друг, на судне «Ворчестер». Это тот самый «Ворчестер», который затонул в Фунчальской бухте. Команды нас было семьсот человек, и все, включая мальчишек, понимали меня. А вот как я стал жить на берегу, дела пошли совсем другие. Я только и встречаю, что тупиц вроде тебя. По-английски ни аза в глаза не понимают. Подумаешь, что это португальцы какие-нибудь, а не англичане. Станешь говорить вот с таким, как ты, молодцом, а он глазеет на тебя, как свинья на ураган, и ничего не понимает. Спроси у него какой-нибудь пустяк - ну хоть каким, дескать, курсом идешь или сколько склянок пробило, он даже этого не понимает.
- Кого вам видеть-то надо? - сердито спросил сержант. - У вас язык чертовски длинный.
- И грубый, когда я говорю с дураками, - подтвердил моряк, - отдать бы тебя, паренек, мне под руководство. Выдержал бы я тебя на вахте, покрейсировали бы мы годика три, ну, тогда, пожалуй, из тебя вышел бы человек.
- Пропустить старика! - бешено крикнул сержант. И моряк, ковыляя, вступил в наше помещение. Лицо его ухмылялось и превратилось в сплошную гримасу. Соломон был рад своей словесной победе над сержантом и засунул в рот большую, чем обыкновенно, порцию табаку. Войдя к нам и не видя меня, он приложил руки ко рту в виде рупора и стал во весь дух кричать;
- Кларк! Михей! Эгой! Эгой!
- Я здесь, Соломон, - сказал я, прикасаясь к его плечу.
- Благослови тебя Господь, паренек, благослови тебя Бог! - воскликнул Соломон Спрент, с чувством потрясая мне руку. - А я-то тебя и не заметил, но да это и не удивительно. Одна из моих гляделок так же затянулась туманом, как утесы Ныофаундлэнда. Около тридцати лет тому назад долговязый Виллиамс из Пойнта, сидя со мной в гостинице «Тигр», запустил мне в гляделку квартой пива. С тех пор она и не действует. Ну, как поживаешь? Держишься на воде? Течи не имеется?
- Ничего, живу помаленьку, - ответил я, - жаловаться нечего.
- Значит, оснастка в порядке? - продолжал спрашивать старик. - Мачты не попорчены выстрелами? От подводных пробоин не пострадал? Враг не обстреливал, не брал на абордаж, ко дну не пускал?
- Нет-нет, этого не было, -- ответил я, смеясь.
- Но право же, ты точно бы похудел. В два месяца состарился на десять лет. На войну ты двинулся в настоящем виде - нарядный, оснащенный, как только что спущенное на воду военное судно, но теперь это судно изрядно потрепано погодой и боями. Краска с бортов сошла, да и флаги ветром с мачт сорваны. А все-таки я рад тому, что корпус у тебя цел и что ты держишься на воде.
- Ну да зато и видеть мне пришлось кое-что такое, что легко может состарить человека на десять лет, - ответил я.
Соломон покрутил головой и, вздохнув, ответил:
- Ах, это препоганое дело! - ответил он. - Ну, да пускай буря бушует, море рано или поздно успокоится. Бросай только якорь поглубже, уповай на Провидение. Да, мальчик-, упование на Бога - вот в чем наше спасение. Но ведь я тебя знаю. Ты небось горюешь вот об этих бедняках больше, чем о себе?
- Действительно, мне становится грустно, когда я смотрю на то, как эти люди страдают. Они молчат и не жалуются. А из-за кого страдают? Из-за такого человека! - сказал я.
Соломон заскрежетал зубами и воскликнул:
- Черт возьми эту земляную крысу! А тоже, королем захотел быть!
- Ну, как поживают отец и мать? - спросил я. - И как вам удалось отъехать так далеко от дома?
- Ну, брат, я не мог дольше оставаться на своей стоянке, очень уж меня забрало. Обрезал я, стало быть, якорь и взял курс на север, по направлению к Солсбери. Ветер мне благоприятствовал. Лицо у твоего отца спокойное: старик взял себя в руки и каждый день выходит на работу. Судьи к нему приставали, таскали два раза в Винчестер для допроса, но бумаги у него оказались в порядке, и обвинений к нему никаких не предъявляется. Твоя мать-бедняга все плачет. Такая слезная течь сделалась, что беда. Но плакать-то она плачет, а дело не забывает. И соседей лечит, и пироги печет все по-прежнему. Будь она поваром на корабле, она бы из кухонной каюты не ушла бы, даже если бы судно тонуло. Такой уж характер. Всех эта буря огорчила. Одни молятся, а другие ром пьют. Ром - это дело хорошее, сердце оно разогревает. Когда я к тебе поплыл, они обрадовались. Я дал твоим родителям слово моряка, что сделаю все возможное, чтобы вытащить тебя из твоих засадок.
- Вытащить меня, Соломон?! - произнес я. - Об этом и толковать нечего. Вытащить меня отсюда невозможно.
- Ну нет, разные способы есть, - ответил старик, понижая голос до шепота и многозначительно кивая головой. По-видимому, он много думал над этим вопросом. - Можно просверлить дно, - шепнул он.
- Просверлить дно?!
- Ну да, мальчик, просверлить дно. Во время второй голландской войны я был квартирмейстером на галере «Провидение». Эскадра Ван Тромпа прижала нас к берегу. Произошел бой. Мачты у нас все посшибли, а палуба была залита кровью. Нас взяли на абордаж и отправили пленными в Тексеч. Все мы были закованы в кандалы и посажены в трюм. Кроме воды и крыс - никакого удовольствия. Сидим в темноте, запертые, а наверху, на палубе, сторожат враги. Но удержать они нас не могли. Мы сняли кандалы, и наш младший плотник Вилль Адаме провертел в дне корабля дыру. Судно начало тонуть, поднялась суматоха, мы выскочили на палубу и пустили в вход вместо дубин кандалы. Перебив команду, мы завладели судном. Однако, чего ты улыбаешься? Разве мой план кажется тебе трудноосуществимым?
- Нет, он осуществим, - ответил я, смеясь, - но для того, чтобы сделать все это, надо, чтобы этот шерстяной склад превратился в галеру «Провидение» и город Таунтон - в Бискайскую бухту.
Старик нахмурился и ответил:
- Ты прав, я вышел из фарватера, но у меня есть другой превосходный план. Надо взорвать тюрьму - вот что.
- Взорвать тюрьму?! - воскликнул я в недоумении.
- Ну да, это нетрудно! Надо только запастись парой бочонков с порохом, длинным фитилем и выбрать ночку потемнее. Тогда эти стены улетят к черту на кулички, и уходи куда хочешь. |
