Вверх поднималась широкая мраморная лестница. Внизу лестницы стояла толпа лакеев и конюхов. Двое приблизились к нам и приняли у нас лошадей. Затем к нам подошел седой дворецкий, или, как его называли, мажордом, и спросил, что нам нужно. Мы ответили, что нам нужно повидать герцога лично по своим делам. Дворецкий тогда сказал, что его светлость будет принимать посетителей сегодня после-полудня - в половине четвертого. Кроме того, он сообщил нам, что обед для гостей уже накрыт в столовой, и просил нас откушать. Таково распоряжение его светлости. Его светлость не желает, чтобы кто-нибудь уехал из Бадминтона голодным.
Мы с попутчиком радостно приняли приглашение дворецкого. Сперва один из лакеев отвел нас в умывальню, где мы поправили свои костюмы, а затем он нас привел в большую столовую, где сидело целое общество.
Всех гостей было человек пятьдесят-шестьдесят. Тут были старые и молодые, дворяне и простонародье; впечатление от заседавшей здесь компании получалось самое пестрое. Я заметил, что некоторые из гостей оглядывались кругом с видом вопрошающего высокомерия, словно удивляясь тому, как они попали в такое разношерстное общество. Объединял гостей только волчий аппетит. Они воздавали честь и блюдам, и напиткам, которые были нам здесь предложены. За столом почти не было слышно разговоров, так как здесь было мало людей, знавших друг друга. Здесь были и воины, приехавшие предложить королевскому наместнику свои услуги, и купцы из Бристоля, добивающиеся выгодных поставок... Увидал я тут также двух или трех чиновников и нескольких чад Израиля. Последние прибыли предлагать, по случаю войны, деньги, конечно, под солидные проценты.
Кроме того, здесь были лошадиные барышники, седельщики, оружейники, лекаря и духовные. Всем без различия прислуживали напудренные слуги в ливреях. Слуги молчаливо и ловко приносили и уносили кушанья и напитки.
Столовая была прямой противоположностью скромной и суровой обеденной Комнате, которую я видел в доме Стефена Таймвеля в Таунтоне. Стены были покрыты дорогими панелями и богато изукрашены. Пол был из мрамора, причем белые и черные квадратики красиво чередовались. Стены были покрыты полированным дубом и увешаны фамильными портретами начиная с Джона Гонта. Потолок был разрисован нимфами и цветами. Живопись была очень красива, и мы любовались ею до боли в шее. В дальнем конце комнаты виднелся громадный камин из белого мрамора. Над камином по темному дубу были вырезаны изображения львов и лилий - герб Сомерсета. На золотой дощечке был вырезан девиз фамилии: «mutare vel timere sperno» (презираю перемены и страх). Тяжелые столы, за которыми мы сидели, были заставлены серебряными подсвечниками и посудой. Бадминтон издревле славился богатством сервировки. Жаль, что здесь нет Саксона. Если бы он узнал о существовании этой посуды, то, конечно, уговорил бы Монмауза идти прямо на Бристоль.
После обеда отвели нас в небольшую приемную. Вдоль стен шли бархатные диванчики. Здесь нам было нужно ожидать герцога.
Вышел дежурный дворянин с листом бумаги и чернильницей и стал записывать наши имена. Я сказал, что хочу повидать герцога один на один.
- Его светлось никого не принимает отдельно, - ответил дворянин, - при нем всегда находятся избранные советники и адъютанты.
- Но у меня секретное дело! - ответил я.
- Его светлость придерживается того мнения, что у него ни с кем не может быть секретных дел, - ответил дворянин, - вы должны говорить о своем деле, когда вас представят герцогу. Я обещаю вам, впрочем передать о вашей просьбе герцогу, но заранее предупреждаю вас, что она не будет исполнена.
Я поблагодарил дворянина и стал вместе с Брауном рассматривать стоявшие посреди комнаты шкафы.
Шкафы эти были очень странные, и я не мог понять их назначения. Верхи у них были стеклянные и затянутые шелком. Через стекло можно было видеть небольшие железные и стальные прутики, медные трубочки и другие предметы очень затейливых форм.
- Что же это такое? Отроду не видал ничего подобного, - заметил я.
- А это дело рук сумасшедшего маркиза Ворчестера, - ответил фермер, - он нашему герцогу дедушкой приходится. Вечно он был занят выделыванием вот таких пустяковых вещичек, бесполезных и для него самого, и для других. Глядите-ка на эту штучку с колесиками. Маркиз называл ее водяной, машиной. В его полоумную башку влезла мысль, будто можно устроить такую машину, которая будет ходить по железным брусьям скорее всякой лошади. Вот дуралей-то был! Да я готов поставить об заклад лучшую свою лошадь, что эта затея совсем невозможная. Однако пойдемте-ка на места. Идет герцог.
Едва просители успели занять свои места, как двери приемной распахнулись настежь и в комнату влетел коренастый, полный, невысокого роста человек лет пятидесяти. Он промчался между низко кланяющимися посетителями. У герцога были большие выпуклые голубые глаза. Под глазами мешочки, лицо было желтое, усталое. За ним следовало человек двадцать офицеров и чиновников. Они шли, звякая саблями и вертя во все стороны напудренными париками.
Не успел герцог и его свита скрыться в кабинете, как оттуда вынырнул беседовавший со мной дворянин и вызвал одного из посетителей. Аудиенция началась.
- По-видимому, его светлость не в очень хорошем расположении духа, - сказал фермер Браун. - Видели, как он шел-то, все время губы кусал.
- А мне он показался спокойным господином, - ответил я, - а если он и взволновался,, увидав такую кучу посетителей, то тут удивительного ничего нет. Извольте возиться с таким количеством народа. Тут сам Иов терпение потеряет.
- Тише! Тише! - прошептал фермер, поднимая вверх указательный палец.
Из кабинета несся гневный и громовой голос герцога, а затем в приемную выскочил маленький, худой человечек. Он как безумный помчался через приемную к выходу.
- Это оружейник из Бристоля, - прошептал один из моих соседей, - должно быть, цену заломил высокую, вот ему и нагорело от его светлости.
- Нет, тут другая история, - ответил кто-то, - этот оружейник вооружил саблями отряд сэра Мармедюка Хайсона. А клинки-то оказались никуда не годные. Из ножен саблю вынешь, а назад ее и не всунешь. Гнется клинок, и шабаш, точно не из стали, а из свинца сделан. Известно, мошенник!
- А теперь пошел высокий, - сказал первый, - это изобретатель. Он, говорят, открыл секрет греческого огня и хочет продать этот секрет герцогу. Для защиты Бристоля от бунтовщиков, - понимаете?
Но греческий огонь, очевидно, не понадобился герцогу, потому что изобретатель не пробыл в кабинете и трех минут. Вышел он оттуда смущенный и красный, как рак. За изобретателем последовал мой честный приятель фермер. Из кабинета послышался сердитый голос герцога. Услышав эти гневные тоны, я подумал, что участь четырехлетки решена уже, но крик умолк и, наконец, фермер вышел из кабинета с довольным лицом. Он снова уселся около меня и с удовольствием потер свои красные большие руки.
- Да! - шепнул он мне. - Сперва-то он загорячился, а потом ничего, обошелся помаленьку. Говорит, что отдаст мне пегаша, но хочет, чтобы я за все время кампании содержал на свой счет драгуна.
А я сидел и думал о том, как мне удастся и удастся ли вообще выполнить поручение при этой толпе просителей и в присутствии советников герцога. Если бы была хоть какая возможность найти доступ к герцогу иным способом, то, конечно, я предпочел бы повременить, но ведь явно, что все мои усилия в этом направлении будут бесполезны. Если я не воспользуюсь случаем повидать герцога теперь, то и совсем его не увижу. Но как герцог может говорить о таком щекотливом деле в присутствии посторонних? Ведь он должен взвесить как следует предложение короля Монмауза, а разве ему теперь есть время думать над этим? Допустим, что герцогу предложение Монмауза понравится; но ведь он не может обнаружить свои истинные чувства, когда на него устремлены глаза посторонних. Мне, было, пришла в голову мысль придумать какой-нибудь другой предлог, а затем поискать случая, чтобы вручить герцогу пакет тайно. Но мысль эту я оставил. Во-первых, времени терять нельзя, а во-вторых, и случая такого, может быть, совсем не представится. |