Грамоте меня выучила мать. Я читал азбуку, сидя у нее на коленях. К чтению я пристрастился очень скоро и с жадностью проглатывал все книги, которые мне попадались под руку. К науке мой отец питал чисто сектантскую ненависть. Он простирал свою ненависть так далеко, что не позволял, чтобы у него в доме находились светские книги. Мне поэтому приходилось доставать книги у приятелей в селе. У них были небольшие библиотечки, и они снабжали меня книгами.
Книги эти я прятал от отца самым тщательным образом, таскал их за пазухой и извлекал на свет Божий только в тех случаях, когда находился в безопасном месте. Я уходил в поле и читал эти драгоценные сочинения, лежа в густой траве; ночью я читал при слабом свете ночника, прислушиваясь к громкому храпу отца и трепеща при мысли, что он проснется.
Таким образом я прочитал «Дона Беллианиса Греческого», «Семь героев», «Шутки» Тарльтона и многие другие сочинения, наконец я добрался до пьес Массингера и Шекспира. Стихи Уоллера и Геррика мне тоже очень нравились.
Счастливые минуты доставляли мне эти книги. Я отрешался от мыслей о предопределении и, лежа в душистом клевере с задранными вверх ногами, откладывал попечение о свободной воле и внимал тому, как старик Чосер рассказывает о страданиях терпеливой Гризельды. Я оплакивал судьбу целомудренной Дездемоны и безвременную кончину ее храброго супруга, по временам, вдохновленный этой благородной поэзией, я поднимался на ноги и оглядывался кругом. Передо мной сверкали под солнцем зеленые, тщательно возделанные равнины. Вдали, далеко за ними, блестело море, а на горизонте виднелись пурпуровые очертания острова Уайта. И когда я глядел на все это, мне приходило в голову, что Существо, сотворившее всю эту красоту, Существо, давшее человеку силу создавать великие мысли и образы, не может быть достоянием какой-либо одной секты или народа.
Бог должен быть общим, Отцом всех тех маленьких детей, которых он создал для счастья на этой прекрасной земле.
И когда я думал таким образом, мне становилось грустно, я до сих пор печалюсь об этом, что ваш прадед, человек глубоко искренний и благородный, ударился в такое узкое сектантство. Как он мог дойти до мысли, будто Творец ограничивает Свое милосердие и, спасая одного, девяносто девять человек губит, не давая постичь им истины?! Да, дети, человек таков, каким его воспитали. Громадный ростом и широкий в плечах, отец мой понимал жизнь и религию очень узко. Но великая заслуга его была в том, что он готов был трудиться, страдать и умереть ради того, что ему казалось истиной.
Дети, вы придерживаетесь более просвещенных взглядов, старайтесь же и вести жизнь, сообразную с этими более просвещенными воззрениями.
Когда мне исполнилось четырнадцать лет, меня, желтоволосого, загорелого мальчишку, отправили в небольшую частную школу в Петерсфильд. В этой школе я пробыл год; один раз в месяц, по субботам, меня брали домой. Книг мне -из дому дали очень мало. Была у меня латинская грамматика Лилли и книга, подаренная мне при прощании матушкой. Книга эта называлась «Обозрение всех религий мира, начиная со дня творения и кончая нашим временем». С этими двумя книжками я едва ли мог бы выучиться многому, но, к счастью, у моего учителя мэстера Томаса Чиллингфута была хорошая библиотека, и он с удовольствием снабжал книгами тех учеников, которые жаждали увеличить свои познания. Благодаря заботам этого доброго старика я получил не только некоторое понятие о латинском и греческом языке, но и имел возможность прочитать многих классиков в хорошем переводе на английский язык. Я узнал также историю Англии и других стран.
В школе я стал быстро развиваться не только телесно, но и умственно, но моя школьная карьера скоро окончилась, и знаете чем? Тем, внучки, что меня позорно из училища выгнали. Я вам должен рассказать, как это случилось.
Петерсфильд считался всегда одной из самых главных твердынь английской Церкви. Противники Церкви в городе были весьма немногочисленны. Дома принадлежали все ревностным церковникам, которые не пускали к себе пресвитериан и независимых. Городской викарий, по имени Пинфольд, пользовался поэтому в городе большим влиянием и властью. Держал себя Пинфольд важно и торжественно, противоречий не выносил и воспламенялся весьма быстро.
Мирным городским жителям викарий сумел внушить к своей особе уважение и немалый страх. Я точно вчера видел Пинфольда, так хорошо я запомнил его наружность. Нос у него был крючковатый, напоминающий птичий клюв, живот толстый, выдающийся вперед, а ноги кривые, согнутые. Глядя на эти ноги, я жалел их. Бедные ноги! Трудно вам таскать этот груз всяческой учености, который на вас взвалили.
Ходил викарий, вытянув вперед правую руку, в которой носил палку с железным наконечником. Этой палкой он стучал по камням. Если викарий встречал кого-нибудь, он останавливался и ждал, чтобы прохожий снял шапку и отдал подобающую его высокому званию честь. Сам же на поклоны не находил нужным отвечать и делал исключение только для богатых прихожан. Если находился смельчак, не поклонившийся при встрече викарию, он бросался за ним в погоню, размахивая палкой; догнав дерзкого, он начинал требовать, чтобы тот снял шапку.
Мы, мальчишки, не любили викария; Завидев его еще издали, мы улепетывали от него, как цыплята от старого индюка. Наш добрый учитель тоже недолюбливал его. Бывало, завидит его величественную фигуру и спешит своротить в переулок.
Этот гордый поп любил узнавать все самые мельчайшие подробности о людях, живших в его приходе. Узнав, что я сын независимого, он явился к мистеру Чиллингфуту и начал порицать его за то, что он принял в школу еретика. Меня удалили бы из школы, если бы Пинфольд не узнал, что моя мать усердная церковница. Узнав об этом, он смиловался и позволил, чтобы я остался в школе. .
В другом конце города была другая большая школа для приходящих. Между нами и этой школой господствовала вечная вражда. Никто не знал, когда и по какому случаю началась эта война, но враждебные отношения не прекращались, Между питомцами враждующих школ происходили сражения. Воюющие стороны делали вылазки и устраивали засады. Иногда доходило до чрезвычайно ожесточенных драк.
Случаи членовредительства, однако, отсутствовали. Большей частью ограничивались перестрелками, причем зимой оружием служили комки снега, а летом - земля или еловые шишки. При рукопашных схватках синяки под глазами и кроаь из носа, но это, конечно, пустяки.
Наши враги превосходили нас числом, но зато мы, пансионеры, были сплочены и дружны, и потом у нас было место для отступления - наша школа. Что .касается наших противников, они жили в частных домах, были рассеяны по всему городу, и сборного пункта у них не было.
Посреди города протекала река, через которую были построены два моста. Река составляла как бы границу, отделявшую наши владения от неприятельских. Мальчик, перешедший мост, оказывался во вражеском стане.
В первом же сражении, которое произошло после поступления моего в школу мэстера Чиллингфута, мне удалось отличиться. Я вступил в единоборство с самым страшным из наших врагов и нанес ему такой сильный удар, что он шлепнулся наземь и унесен был нами с поля битвы в качестве военнопленного. Этот подвиг утвердил за мною славу великого воина, и скоро я стал признанным вождем наших сил. Даже старшие мне повиновались.
Эта удача страшно разожгла мою гордость, и я стал изо всех сил стараться доказать товарищам, что они не ошиблись, избрав меня своим начальником. Каждый день я придумывал хитрые и коварные планы, направленные к победе над нашими врагами.
Однажды зимой, вечером, нам дали знать, что наши враги, пользуясь ночной темнотой, хотят сделать на нас набег. Проникнуть на нашу сторону враги собирались стороной, через дощатый мостик, по которому редко кто ходил.
Мостик этот находился на выезде из города и состоял из одного широкого бревна, перекинутого через реку. Сделан был этот мостик для городских писцов, которые жили на окраине, и благодаря этому мостику путь их на службу значительно сокращался. |
