- Дивлюсь я на вас, - воскликнул школяр из Кембриджа высоким голосом, растягивая слова, как было принято говорить у них в классе. - Это же допотопный, хриплый, рычащий язык. Что касается меня, то клянусь ученым Поликарпом, мне легче дается древнееврейский, а потом, может быть, арабский!
- А я не позволю сказать дурного слова против старого короля. Не дам! - заорал Хордл Джон, словно проревел бык. - Что за беда, коли ему нравятся ясные глазки и хорошенькая мордочка? По крайней мере один из его подданных не уступит ему в этом деле, я знаю. Если не может он говорить, как англичанин, зато, я утверждаю, что он умеет сражаться, как англичанин. И он стучался в ворота Парижа в то время, как некоторые пьяницы посиживали у себя в Англии по трактирам, дули эль и только ворчали да рычали.
Эта громкая речь, произнесенная человеком столь мощного сложения и свирепого вида, несколько укротила антикоролевскую партию, люди погрузились в угрюмое молчание, и в наступившей тишине Аллейну удалось расслышать часть разговора, происходившего между лекарем, зубодером и менестрелем.
- Сырую крысу, - говорил лекарь, - вот что я всегда прописываю во время чумы, сырую крысу. - Только сначала надо распороть ей брюшко.
- А разве не следует ее сначала сварить, высокоученый сэр? - спросил зубодер. - Сырая крыса - уж очень гадкое и отвратное кушанье.
- Да это же не для еды, - воскликнул врач с глубоким негодованием. - Зачем человеку есть такую пакость?
- В самом деле, зачем? - подхватил музыкант сделав долгий глоток из своей пивной кружки.
- Крысу нужно прикладывать к язвам и опухолям. Ибо крыса, заметьте себе, питается дохлятиной у нее есть природное влечение или сродство со всем, что гниет, поэтому вредоносные соки переходят из человека в эту тварь.
- И этим можно излечиться от черной смерти, учитель? - спросил Дженкин.
- Ну да, поистине можно, сынок.
- Тогда я очень рад, что никто не знал об этом. Черная смерть - самый надежный друг, какой когда-либо существовал в Англии у простого народа.
- Как так? - удивился Хордл Джон.
- Знаешь, приятель, сразу видно, что ты никогда не работал руками, а то не стал бы и спрашивать. Если б половина деревенского люда перемерла, другая половина могла бы выбирать, на кого и как ей работать и за какое жалованье. Потому я и говорю, что чума - лучший друг бедняков.
- Верно, Дженкин, - подхватил еще один вольный работник, - но не все и хорошо, что она с собой несет. Мы же знаем, из-за чумы пахотные земли превратились в пастбища и стада овец, с одним-единственным пастухом бродят там, где раньше сотни людей получали и работу и плату.
- Ну, особой беды в этом нет, - отозвался зубодер. - Ведь овцы дают многим людям заработок. Тут нужен не только пастух, нужен стригач и клеймовщик, нужен кожевенник, лекарь, красильщик, валяльщик, ткач, купец и еще куча других.
- В таком случае, - заметил один из лесников, - люди на бараньем жестком мясе себе зубы сточат, тогда найдется работенка и для зубодера.
Раздался всеобщий взрыв смеха по адресу зубного врача, в это время музыкант опер о колено свою облезлую арфу и начал щипать струны, наигрывая какую-то мелодию.
- Место Флойтингу Уиллу, сыграй нам что-нибудь веселое!
- Да, да. «Девушку из Ланкастера», - предложил один.
- Или «Святого Симеона и дьявола».
- Или «Шутку Хенди Тобиаса».
Однако все эти предложения жонглер оставил без ответа, он продолжал сидеть, глядя в потолок отсутствующим взором, словно припоминая какие-то слова. Затем, внезапно скользнув рукой по струнам, он запел песню, столь грубую и столь гадкую, что не успел кончить первый куплет, как наш целомудренный юноша вскочил на ноги; его лицо пылало.
- Разве можно петь такие песни? - воскликнул он. - Да еще вам, старику, - ведь вы должны пример подавать другим!
Когда он такими словами прервал певца, на лицах путников отразилось глубокое недоумение.
- Клянусь святым Дайконом Хамполским, наш бессловесный клирик отверз уста, - сказал один из лесников. - А что дурного в этой песне? Чем она оскорбила твою младенческую душу?
- Да эти стены никогда и не слыхали более нежной и благопристойной песни, - заявил другой. - И как можно так говорить в гостинице?
- А вы что, хотели бы послушать литанию, любезный клирик, - бросил третий, - или с вас хватило бы и хорала?
Жонглер отложил свою арфу, он был в негодовании.
- Что это, мальчишка будет мне проповеди читать? - крикнул он, гневно глядя на Аллейна. - Безусый сопляк смеет дерзить мне, человеку, который пел на всех ярмарках от Твида до Трента и дважды был упомянут Высочайшим советом менестрелей в Беверли? Сегодня я больше не пою!
- Нет, споете, - возразил один из вольных работников. - Эй, госпожа Элиза, принесите-ка бокал самого лучшего напитка, какой у вас найдется, чтобы Уилл мог прочистить себе глотку. Продолжайте свою песню, а если нашему клирику с лицом девчонки песня не нравится - скатертью дорога, пусть возвращается, откуда пришел.
- Нет, постой, не спеши, - вмешался Хордл Джон. - В этом деле есть две стороны. Может, мой юный товарищ слишком поспешил со своими упреками, ибо он рано попал в монастырь и мало знает грубые нравы и слова мирян. А все-таки в том, что он сказал, есть своя правда, ведь вы и сами знаете, что песенка была не из пристойных. Поэтому я буду защищать его, и на дорогу он не выйдет, и здесь его слух не будет оскорблен.
- Да неужели, ваша высокая и всемогущая милость. - насмешливо отозвался один из йоменов, - неужели вы и вправду отдаете такой приказ?
- Клянусь пресвятой Девой, - заметил другой, - по-моему, вы оба рискуете очутиться на дороге в самом близком будущем.
- И вас еще так отделают, что вы и ползти-то по ней будете с трудом, - пригрозил третий.
- Нет-нет, я уйду! Я уйду! - поспешно заявил Аллейн, увидев, что Хордл Джон неторопливо засучивает рукав, обнажая руку толщиной с баранью ляжку. - Я не хочу, чтобы вы ссорились из-за меня.
- Тише, парень, - шепнул ему Джон. - Плевал я на них. Они воображают, будто у них такая силища, что ее и девать некуда. Стань здесь и освободи мне место.
Оба лесника и вольные работники поднялись со своей скамьи, а госпожа Элиза и странствующий лекарь бросились между обеими партиями, мягко уговаривая и успокаивая их; но в эту минуту кто-то резко рванул дверь «Пестрого кобчика», и внимание всей компании было отвлечено от этой ссоры вновь прибывшим, столь бесцеремонно ввалившимся к ним гостем. |
